Айзек Азимов - Осколок Вселенной [Песчинка в небе]
В универмаге, как раз перед тем, когда его схватил тот большой человек, Шварц понял, что сейчас его схватят. Это ощущение пришло слишком поздно, чтобы он успел спастись, но было вполне ясным.
С тех пор у него начались головные боли. Не то чтобы боли – скорее пульсация в мозгу, как будто там заработало какое-то скрытое динамо и вся черепная коробка с непривычки вибрирует. В Чикаго с ним никогда такого не бывало – если допустить, что его вымысел о Чикаго был правдой, – не было этого сначала и здесь, в реальном мире.
Видимо, тогда в Чике с ним что-то сделали. Какой-то препарат? Пилюли – это анестезирующее. Операция? И Шварц, в сотый раз дойдя до этой точки, снова останавливался.
Он уехал из Чики после своего неудачного побега на следующий день и время помчалось неумолимо.
Грю в кресле на колесах учил его словам, показывая на разные предметы или изображая движения, как раньше та девушка, Пола. Однажды Грю перестал говорить на тарабарщине и заговорил по-английски. Нет, это он, Шварц, перестал говорить по-английски и заговорил на тарабарщине, которая уже не была тарабарщиной.
Все было очень легко. Читать он выучился за четыре дня. Он сам себе удивлялся. Там, в Чикаго, у него была феноменальная память – так ему казалось, однако на такое он никогда не был способен. Но Грю как будто не удивлялся.
Шварц махнул рукой и тоже перестал удивляться.
Началась настоящая золотая осень, в голове окончательно прояснилось, и Шварц стал работать в поле. Опять-таки поразительно было, как быстро он все схватывает – никогда не ошибается. Достаточно было объяснить ему один раз, и он без хлопот мог управлять любой машиной.
Шварц ждал холодов, по по-настоящему они так и не пришли. Зимой все вместе очищали поле, удобряли его, готовились на десятки ладов к весеннему севу.
Шварц спрашивал у Грю, пытаясь понять, что такое снег, но толку добиться не мог.
– Замерзшая вода, которая падает, как дождь – снег называется? Ну, это, наверно, на других планетах, У нас такого не бывает.
Шварц стал наблюдать за температурой и обнаружил, что она почти не меняется, день же убывал, как и полагалось в северных широтах, примерно на широте Чикаго, однако Шварц не знал, на Земле он или нет.
Он попробовал читать книгофильмы Грю, но отказался от этой затеи. Люди оставались людьми, но мелочи повседневной жизни, сами собой разумеющиеся, исторические и социальные ссылки были ему совершенно чужды.
Загадок было много. Постоянные теплые дожди, строжайшие наставления держаться подальше от некоторых мест. Например, как в тот вечер, когда он решил пойти посмотреть, что же такое светится там, на южном горизонте.
Он ускользнул из дому после ужина, но не успел пройти и мили, как послышался тихий шум мотора двухколески и в вечернем воздухе прозвучал сердитый окрик Арбина. Шварц остановился… и был доставлен домой.
Арбин, расхаживая по комнате, сказал ему:
– Держись подальше от всего, что светится ночью.
– Но почему? – мягко спросил Шварц.
– Потому что это запрещено, – был резкий ответ. – Ты правда ничего не знаешь о нашей жизни, Шварц?
Шварц развел руками.
– Откуда же ты взялся? Ты что, чужак?
– Что такое чужак?
Арбин пожал плечами и оставил его в покое.
Но этот вечер стал для Шварца важной вехой. Именно тогда, когда он шел по дороге, то неизвестное, что было в его мозгу, приняло очертания Образа. Так Шварц назвал это явление, которого не мог описать точнее ни тогда, ни потом.
Он был один в сумерках, поглощающих пурпур заката, его ноги бесшумно ступали по упругой дороге. Он никого не видел, ничего не слышал, ничего не осязал.
Нет, не совсем так. Он будто бы коснулся чего-то, но не телом, а мозгом. Это было даже не прикосновение, а ощущение присутствия, похожее на нежную щекотку.
Потом ощущение распалось надвое – на два Образа. И второй – как он вообще мог их различать? – стал громче. Нет, это не то слово. Он стал ощутимей, определенней.
И Шварц понял, что это Арбин. Он знал это за пять минут до того, как услышал шум двухколески, и за десять до того, как увидел Арбина.
Потом это стало происходить с ним все чаще и чаще, до него вдруг дошло, что он всегда знает, когда в пределах ста футов от него находится кто-то из домашних: Арбин, Лоа или Грю, хотя ничто не предупреждало его об этом, хотя он мог с полным основанием полагать, что они далеко. Это чувство трудно было принимать как должное, но оно становилось для Шварца естественным.
Он стал экспериментировать, и оказалось, что он точно знает, где сейчас любой из троих – в любое время. Он их различал – Образы были непохожи. Но ни разу не решился сказать им об этом.
Иногда он спрашивал себя, чей же был тот первый Образ по дороге к сиянию. Это был не Арбин, не Лоа, не Грю. Кто же тогда? А-а, не все ли равно?
Нет, не все равно. Он опять наткнулся на тот же Образ, когда однажды вечером загонял скотину. И спросил Арбина:
– Что это за лесок за Южными холмами?
– А тебе-то что? – • буркнул Арбин. – Ну, министерская дача.
– Что, что?
– Не твоего ума это дело. Министерская дача – принадлежит верховному министру.
– А почему эти земли никто не обрабатывает?
– Они не для того существуют, – ответил шокированный Арбин. – Там в старину был большой город-то священное место, и ходить туда нельзя. Слушай, Шварц, если хочешь остаться цел, не любопытничай да занимайся своим делом.
– Раз место священное, значит там никто не живет?
– Нет, конечно.
– Это точно?
– Точно. И смотри не ходи туда, не то тебе конец.
– Я и не собираюсь.
Шварц ушел, недоумевая и почему-то волнуясь. В том-то лесу и был Образ, четкий Образ, но в нем было что-то не так. Это был неприятельский образ, угрожающий Образ.
Кто же это? Кто?
И опять Шварц не посмел ни с кем поделиться. Они бы ему не поверили, и ничего хорошего из этого бы не вышло – Шварц знал. Он знал слишком много всего.
А еще он помолодел – не то чтобы физически, хотя подобрал брюшко и стал шире в плечах. Мускулы тоже окрепли, стали упругими, пищеварение улучшилось – все от работы на свежем воздухе. Но главное было не в этом, а в том, что он стал думать по-другому.
В старости человек забывает, как он мыслил я юности: забываются быстрые прыжки мысли, дерзкая молодая интуиция, живость и свежесть восприятия. Человек начинает привыкать к более медленной работе ума, а поскольку это сопровождается накоплением опыта, старики считают себя умнее молодых.
Но Шварц, сохранив свой опыт, с восторгом убедился, что схватывает все на лету, что опережает объяснения Арбина, заранее зная, о чем пойдет речь. И почувствовал себя снова молодым. Никакая физическая крепость не могла бы ему этого дать.
